Генрих. Но позвольте! Если глубоко рассмотреть,
то я лично ни в чем не виноват. Меня так учили.
Ланцелот. Всех учили. Но зачем ты оказался
первым учеником, скотина такая?
(Е.Л. Шварц, «Дракон»)
Посмотрела запись «Франкенштейна» в постановке Национального театра Великобритании, причем первой — ту версию, где Создание играет Джонни Ли Миллер, а Франкенштейна — Бенедикт Камбербэтч. В эту пятницу, во время просмотра второй, в коей актёры меняются ролями, осознала, что мне хочется, чтобы обоих персонажей играл Ли Миллер, хотя не могу сказать, что Камбербэтч смотрится хуже.
Попытка объясненияНа примере гениального учёного выбор довольно прост: Франкенштейн Камбербэтча предельно выше всего — в том числе собственной гордыни, посему практически все его поступки видятся продиктованными безразличием; у него не читается ни одно «хочу», чуть ли не все он делает просто потому, что может — это относится не только к Созданию; непросто представить, чтобы он брался за свой эксперимент, подстегиваемый тем, что это дело Бога. Герой, воплощенный на сцене Ли Миллером, напротив, безраздельно отдаётся своей научной страсти, обман его «пособников» в Шотландии уже не кажется таким беззастенчивым. Потому иначе воспринимается концовка: первый Франкенштейн полностью теряет самообладание, второй просто избирает новую цель, а все остальное в нем остается прежним.
Что касается Создания, то у Ли Миллера оно рождается будто бы ребенком, а не взрослым; в нем горит удовольствие от мира, в нем бьется гордость за творца и даже за себя, сливающаяся с самолюбованием и едва ли не кокетством, которые остаются до конца, несмотря на мгновенное отвращение после того, как оно узнало о своем происхождении. Создание Камбербэтча подчинено идее выживания, жилисто, что ли, в эмоциях — этот кадавр не является удовлетворенным ни в одной плоскости. Потому и изменения, которые происходят с персонажем, бесконечно различны: второе схватывает формы поведения, типичные реакции, его месть подражательна и не основана на желании мстить — и да, Создание право в своей похвальбе, оно отлично учится. Создание же Ли Миллера все больше чернеет изнутри, переходя от несоразмерной жестокости при первом акте мщения к совершенно осознанной реализации принципа талиона, старательно отбирая все худшее. Пожалуй, только перед этой версией по-настоящему стоит проблема, которую я приведу в формулировке Станислава Лема: «лишь существо, по природе злое, может понять, какую оно обретает свободу, творя добро».